В литературоведении так принято, что в романе как жанре, представляющем модернити, сюжет строится внешним и внутренним движением модернистского героя со своей амбицией. А Гоголя же как автора цикла ‘Петербургских повестей’ интересует димистификация романтических кодов: на первый план выдвигается толпа вместо героического персонажа, и в тексте господствует сугубо земное зло, т. н. пошлость вместо демонически мифологизированного зла. Естественно, что Петербург Гоголя как пространство модернити наполнен пошлым и убогим картинами. Однако, именно этим парадоксально подсказывается потенциальное существование позитивных ценностей. Итак, главной задачей данной статьи становится анализ гоголевского Петербурга в рамках проблемы модернити: также в наш кругозор попадает и стремление Гоголя к преодолению модернити через религиозное видение, ярко выраженное в т. н. Kunstlerroman.
Сначала освещается гоголевский мир и его антропология, манифестом которых можно считать повести「Невский проспект」и「Нос」. В них мир представлен как метономия, а человек - как тип. А пошлость-буржуазность, будучи необходимым явлением модернити, в гоголевском тексте расширяется до сущности земного мира и человека. Здесь видится великая тоска Гоголя, вызванная трагическим воззрением на маленького человека, заключенного в маленьком мире. Более ясно ощущается трагичность в「Шинели」и「Записках сумасшедшего」- гротескной судьбе Акакия и Поприщина. Впрочем, при всем трагическом пафосе этих повестей сохраняется и комический пафос, и тем самым - эстетическое напряжение. Особенно, при анализе сложного образа Поприщина, колеблющегося между чиновником и поэтом возникает следующий вопрос: как преодолеть ужас и страх модернити, превращающее человека лишь в фрагмент и часть? где спасение этому миру и человеку? В последнем параграфе предпринята попытка найти выход гоголевской дилеммы, сосредоточиваясь на анализе образа художника (Пискарева, Чарткова-Черткова, иконописца) и предопределения искусства.